Тихо. Даже слишком тихо. Марьяна опустила на пол пакет, в котором глухо стукнулись друг о друга полторашки с водой, и прислушалась. Понятно, мама и бабушка в больнице, но ведь дома остался Мотя.
«Если тихо, значит, что-то натворил», — щёлкнув выключателем, девушка внимательно оглядела прихожую — лужиц и прочих пахучих радостей на полу не было — делать свои дела в лоток малыш уже научился. А открыть шкафчик для обуви и залезть туда, он вряд ли смог бы, даже при очень большом желании. 
Сбросив туфли, Марьяна прошла вглубь квартиры и едва переступила порог гостиной, как под ногой что-то хрустнуло. Девушка приподняла стопу, наклонившись, провела по ней ладонью и обнаружила небольшой прозрачный осколок, наступи она чуть посильнее и располосовала бы ступню.
— Твою дивизию! Ты не Мотя, ты Обормотя! — ругнулась Марьяна, надев тапочки и вооружившись веником и совком. — Стоп, а что ты разбил? — вазы для цветов и ваза для конфет стояли на месте в шкафу, стеклянных безделушек на открытых полках у них не стояло. — Ну не может же… быть…, — ошеломлённо закончила девушка, вскинув голову и едва не села там же, где стояла. Вместо крепежа и люстры с потолка свисали провода, а великолепие подвесок превратилось в россыпь на полу.
На языке так и вертелось несколько слов из тех, что приличной девушке не стоит знать, не то что произносить, но Марьяна сдержалась. Останков мелкого бандита нигде не наблюдалось — и, если он мгновенно и бесследно не распался на молекулы, значит, был жив.
Ликвидировав последствия катастрофы — хорошо, что на полу не ковёр, а покрытие, иначе пришлось бы возиться дольше, Марьяна заглянула под диван.
— Вот ты где, безобразник, — серо-голубой пушистик посверкивал глазами из дальнего угла, не торопясь вылезать навстречу хозяйке: а вдруг попадёт?
«Ну что с тобой поделаешь, ты же как ребёныш — хочется ласки и внимания, а все ушли», — усмехнувшись, Марьяна подтянулась поближе и протянув руку, аккуратно подхватила малыша.
— Значит так, чудо ты мяконькое, — девушка провела ладонью по шёрстке, проверяя не попали ли на котятку осколки, —  дома я тебя не оставлю. Пойдём вместе искать дядю электрика.
Бегемот покорился судьбе и видя, что карательных мер не последовало, смирно сидел на руках, пока девушка спускалась на этаж ниже.
«Бр-р, ну и звук», — Марьяна поморщилась услышав звук, который издал звонок. — «Это надо на будильник ставить — мёртвого поднимет», — убрала руку, надеясь, что одного раза будет  достаточно и улыбнулась мужчине, открывшему дверь:
— Здравствуйте, я на нижнем этаже живу. Извините, у вас электрик в квартире не работает? Очень нужно. Я заплачу.
Бегемот решил внести свою лепту и тихонько мяукнул, словно присоединяясь к просьбе девушки.

У Аглаи покатые плечи, тонкая, чуть шире обхвата его ладоней, талия, срезанное сердечком лицо, и в глазах — страх, предчувствие, обожание — всего на него, для него, его. В смехе Аглаи другая женщина, младше известной ему на семнадцать лет.

Яблочный коблер аккуратно вырезан из материнского ложа противня и сочится поверх рисунка на фарфоре тарелок рядом с чайными парами.
У змеи на браслете его матери зеленые глаза, не изумруд — нефрит.
— Это нельзя было исключать.
Нельзя было исключать. Исключать. Было. Нельзя. Его ребенок. Его не выживший, недоношенный, не родившийся ребенок.
Она смотрит на него, на ошибку, на мальчишку, болевшего в детстве слишком часто, выросшего, вытянувшегося, ушедшего в спорт, чтобы только не видеть в ее глазах все то, что вернулось к нему стократно.
Смерть его ребенка нельзя было исключать, потому что сам он abomination.
Кира просит его не заставлять ее пытаться снова, не заводить ребенка три часа и двадцать три минуты спустя. Ему хочется иметь право на выдох, спрятать лицо в ее ладонях. Он кивает и обещает, что не будет заставлять ее пытаться.
***

Она смеется, и ее смех помогает ему смотреть чуть легче. Улыбнуться в ответ, перехватить ее руку и закатить глаза. Из зеркала на них смотрят мужчина в синем костюме и белой рубашке и женщина, обнявшая ладонью его плечо. Она же выбирает ему футболки с "дай мне этот день, дай мне эту ночь", лоферы, кепки, которые со смехом натягивает на лоб, и целует его. Он накрывает ладонями ее руки и касается ее губ своими.
Ритм порой сбивается, он притягивает ее к себе в просторной примерочной, сбивает ее дыхание, забирая его, целуя глубже, прижав к себе. Когда он держит ее в руках, на ногах устоять чуть легче. Глупость.
Она выбирает ему рубашки, шарфы, ткань для жилетов, рассказывает о якорных цветах в тартане, показывая на линии лилового и синего. Он трется щекой о ее ладонь. Прирученное животное. Счастливый, что их не видит его мать.
Страх повторимости преследует его годами.
Она флиртует с кем-то из его друзей на ужине в доме его матери.
В ту ночь он знакомится с желанием сжать ее в ладонях так, чтобы разметить клеймами, пятнами желтеющих отметин ее розовую кожу. Чтобы никто не смел касаться ее, чтобы она не смела ни на кого смотреть.
— Не забывай, — она оборачивается к нему, — свое место, Кира.
и сны твои, мой Телемак, безгрешны

Так хочется, чтобы она касалась его, что мозг отказывает. Он притягивает ее к себе, обеими ладонями на спину, вверх к лопаткам, прижать, расплавить ее об себя, податливую и текучую, как волна. Выдохнуть в шею, вывести губами по линии подбородка, по горлу и вдохнуть ее запах за ухом. Пальцы накрывают грудь через преграду ткани. Кира, — так в голове проигрывается мизерере. Она теплая, там, внутри, где прижимается к нему, перетянутая на его колени. Так, что хочется выругаться, целовать ее, оттолкнуть, избить. Он прижимается к ее губам и целует, пробуя горечь на язык.
Перехватывает ее пальцы на пряжке ремня. Отстраняет ее, обняв ладонью лицо.
— Это работа над ошибками?
Смотри в лицо, Кира, не нужно отводить взгляд. Ты решила наказать себя еще одним ребенком? Сделать следующего хуже или лучше?
Он думает о том, как ноет меридиональный шов, расчертивший его лодыжку надвое двадцать лет назад. В ее глазах упрямство сменяет буря.
"Твои украшения" еще саднит булавочным уколом, когда Орион находит для него номер матери Алины, девушки его дражайшего сына. Артем скупо сетует на нравственность подрастающего поколения и ее отсутствие вместе с Аделиной. Все можно урегулировать мирно, и даже заявление по делу можно забрать из полиции, пока еще можно.
— Ты завладел моим вниманием, — он садится на стул, с которого сбрасывает груду журналов, тряпья и сувенирную бутылку, в которой прочно угнездился галиот. Все падает на пол бесшумно единой грудой, посреди квартирки, оприходованной такими же, как и его сынок, на Кутузовском. Жилье, разнесенное вхлам. Приют независимых папеньких сынков и новых цивилизаций бактерий. Внимание, которым так тяготится твоя мать и которого так не хватает тебе? Действительно не хватает? Он не верит.  — Зачем?
Карта с неиссякаемой Звездой Таро служит ему закладкой в De vita caesarum.

— …Шери! Шери? – Девочка моргнула, обернулась. Туану с высоты ограды усадьбы казался еще меньше, чем на самом деле, и оттого выглядел особенно смешно с этими своими насупленными бровями и руками, упёртыми в бока. Лори пинал камешки в стороне — но он-то уже был снаружи.
А Шери глупо застыла на самом верху, под палящим полуденным солнцем, на обозрении всех (возможно) любопытствующих и, упаси Создатель, охраны. И хотя из охраны в столицу приехал только старый Педро, у него помимо смешных усов была неприятная особенность появляться в самый неподходящий момент и рушить детям все планы. Неудивительно, что Туану уже начинал закипать.
Шеретта неловко перебросила вторую ногу через ограду и буквально съехала по ней вниз, пребольно ударившись коленками и подняв вокруг себя облако пыли. Она не видела, как расчихался Туани, только слышала заливистый смех Лори всё то время, пока пыталась отряхнуть рубашку и бриджи. «Ну, они хотя бы не новые – а мне уже не одиннадцать. Смейся, смейся, братец Лори, я посмотрю, как смешно тебе будет, когда ты будешь представляться своей новоиспечённой невесте».
К погодкам Антуану и Лориану родители пока что относились как к детям. Ключевое слово – пока что, и Шеретте, как никому другому, это было знакомо. Может, именно поэтому она закрывала глаза на многие их проделки и «неподобающее поведение». Может, именно поэтому вместо того, чтобы предупредить родителей о планах братцев, она навязалась им, чтобы проконтролировать всё лично. В конце концов, что может случиться с тремя подростками в центре Антива-сити посреди Сатинальи? У Монтилье не было врагов, об Игре Шеретта только слышала от маменьки да читала в книжках. Что толку лишать братьев (и себя заодно) последних глотков свободы?
— Эй, Лори. Ты, верно, забыл, что я всё ещё могу вернуться через парадное – и мне за это ничегошеньки не будет, — притворно нахмурилась Шери.
— Не-а, ты так не сделаешь, сестрица, — Лориан разве что не показал старшей сестре язык, черные глаза смеялись, лицо так и лучилось самодовольством. Шеретта только миролюбиво улыбнулась в ответ.
— Нет, — ответила она, — не сделаю.
— Долго вы там? Всё без нас начнётся! – окликнул их Туани, стоявший уже выше по дороге, выглядывая из-за поворота. – Нам ещё до центра идти!
Шеретта и Лориан обменялись понимающими усмешками, но поспешили за братом.

…Стоя прямо перед амфитеатром, Шери была уже и вполовину не так уверена, что посмотреть гладиаторские бои в честь Сатинальи было стоящей идеей. Вся её чистая, пьянящая радость успела расплескаться по дороге, пока они шли украшенными цветами улочками, заглядывали под навесы торговцев, слушали песни бардов, льющиеся буквально отовсюду, и старательно огибали танцующих прямо на улицах людей, чтобы ненароком никого не задеть. Антива была прекрасна и ослепительна, как никогда – как и каждую Сатиналью до этого.
Но это, но здесь…
Признаться, Шеретта никогда раньше не сталкивалась с… Приземлённой стороной жизни города. Родители дали ей исключительно гуманное воспитание. Ни разу в жизни она не видела казнь, единственные нищие, с которыми она могла иметь какие-то дела, были паломники и странники, переходящие из города в город в поисках знаний или благодати. Семья Шеретты торговала винами, но её отец глубоко осуждал пьянство. А теперь она с заметно присмиревшими братьями стояла в сторонке от входа в амфитеатр, пока толпа неопрятно одетых, грубых людей выясняла отношения с привратником и охраной. Шеретта не понимала половину слов – они звучали лишь отдалённо похоже на антиванский, но суть их претензий, кажется, заключалась в невозможности пройти на представление бесплатно.
«Милостивая Андрасте, благодарю тебя за идею взять мужскую одежду. Девочки не должны бывать в подобном обществе», подумала Шери, крепче сжимая чью-то ладошку – Лориана? Она даже не успела заметить, в какой момент не любящий «нежности» братец успел взять её за руку.
Но вот мужчины, всё-таки раскошелившись, прошли, равно как и острота впечатлений, и первый испуг уступил место болезненному любопытству. «Ну и что в этом такого? Возьму и пойду на… На это. И никто меня не остановит, вот так».
— Туани, где деньги? – спросила она слегка севшим голосом. «Это от жары. Конечно, от чего же еще. Мы купим попить внутри…»
— С-слушай, Шери, насчёт этого… — Шеретта повернулась к брату. К выглядящему до крайности смущённо и виновато брату. К брату, теребящему манжету хлопковой, порыжевшей от пыли рубашки.
К Туани, который должен был добыть ресурсы на этот поход, но провалил свою часть.
— «Я раздобуду нам де-е-енег»? «Прокрадусь тихонько, как мы-ы-ышь»? «Никто и не заме-е-етит, что я взял их», да, Антуан Монтилье? – издевательски протянула Шери. Лориан молчал. Под горячую руку сестре он предпочитал не попадаться.
Шеретта вздохнула. Первый приступ злости прошёл так же быстро, как и появился, а вот у Туану глаза уже были на мокром месте. Шери неловко погладила его по голове:
— Ну ладно, это ничего. Мы придумаем что-нибудь, обязательно придумаем… — она рассеянно заскользила взглядом по сторонам. Можно было попробовать прошмыгнуть за толпой взрослых – но если их поймают, то как минимум вышвырнут, а как максимум – сдадут на руки городской страже, а те – родителям, и совершенно точно об этом через пару дней узнает весь город и будет скандал… Не годится.
Попросить денег? В худшем случае им грубо откажут… Нет. В худшем случае её узнают. Конечно, трудно признать в тощем долговязом мальчишке леди Жозефину Шеретту Монтилье, но она была представлена обществу в прошлом году, а некоторые аристократы наблюдательны – через пару дней об этом будет говорить весь город, будет скандал… Так тоже не пойдёт.
«Но ведь это только один вход. Должны быть и другие. Наконец, попадают же внутрь как-то животные… И участники. Не ходят же они через парадные?» Можно было притвориться мальчишкой на побегушках и прошмыгнуть внутрь, а потом провести братьев, главное – найти…
— Эй, шпана! Вы чего тут трётесь? – Шери вздрогнула, выведенная из раздумий сердитым окликом старого привратника. Она было растерялась, не зная, что ответить — Лориан оказался бойче и быстрее:
— Ничего, сеньор, извините, сеньор. Мы уже уходим. – Девочка отчаянно закивала в подтверждение словам брата и отступила было на шаг, но остановилась, услышав неожиданно миролюбивое:
— Посмотреть пришли, а? Ну так идите. Или хотите отдать свои денежки старому Джулио, м?
Ещё не веря своим ушам, Шеретта почувствовала, как братья дёргают её за руки. Уже позже, обнаружив себя сидящей на трибуне и переведя дух, она вспомнила, что так и не поблагодарила привратника.
Какое-то время спустя Шери могла бы спросить себя, как за такое вообще можно брать плату. Могла бы. Если бы была в состоянии думать о чём то, кроме разворачивающейся на арене мясорубки. Она видела их всех хорошо, слишком хорошо – и была искренне благодарна создателю, что из-за рёва толпы ничего не слышала. Вот изломанное тело тевинтерца в пыли, и Шери хотела бы сказать, что не испытывает по этому поводу никаких чувств, но она видела его перекошенное от ужаса лицо за секунды до… «Он был человеком». Вот чернокожий гигант, ещё держит молот в руках – наверное, ривениец. Она когда-то читала книжку про ривенийцев — они все пираты, головорезы и умницы. Они не должны лежать лицами вниз, в песок. В человеке не может быть столько крови.
Вот гном и его собака – выжившая. Они стоят. Другая собака, мёртвая, тоже валяется в пыли. Почему в этом участвуют животные, «…почему, Андрасте – они ведь верят хозяевам, а их посылают на смерть скуки ради».
Вот кунари – наверное, это должна быть кунари. Говорят, они монстры. У этого просто рога на голове и серая с красным (а, может, красная с серым?) кожа, и, кажется, это женщина. Шеретта не уверена. Шеретта не уверена, что ей стоит об этом думать.
Нужно было посмотреть, как там братья. Нужно проверить, всё ли с ними в порядке, нужно…
Именно в этот момент расшумевшаяся было вконец толпа поутихла на секунду, чтобы взорваться рёвом с новой силой. Кунари стояла, гордо расправив плечи. Её противник, лишённый солидного куска горла, теперь тоже валялся в пыли.
В восторженных воплях утонул, исчез без следа первый в жизни Жозефины Шеретты Монтилье крик ужаса.

Она пыталась продышаться, стоя на коленях, в полутьме. Кто-то гладил её по голове.
— …Прости, Шери, прости меня, ну чего ты?.. – «Это Туану».
— Всё… Хорошо, — ответил ему кто-то странным, скрежещущим голосом. «Но я подумала это… Я?» Шеретта почувствовала рвотные позывы, совсем близко, и задышала чаще. Она попыталась сосредоточиться на том, что её окружало. «Холодный камень, тёплые руки – Лориан, храбрый мальчик. Голос Туани. …Звук шагов?»